|
24-08-2017 Барон Фальц-Фейн: Жизнь русского аристократа Главы из книги Н. Данилевич "Потерянный рай" и "Лазурный берег" Потерянный рай Я родился в «райском саду», в зоопарке,— с этой фразы барон Фальц- Фейн начал мне рассказывать свою биографию.— Не удивляйся! Фальц- Фейны прославили свое имя во всем мире благодаря уникальному зоопарку «Аскания-Нова», хозяином которого был Фридрих Эдуардович, дядя Федя. Отец соперничал во всем со своим старшим братом (гордился тем, что первый привез из Франции автомобиль), старался ему подражать и тоже устроил зоопарк. Разница была в том, что дядя был ученым зоологом, для него в этом заключался смысл его жизни. Он тратил свое громадное состояние на исследования, экспедиции в Африку, в пустыню Гоби, в Южную Америку, где доставал уникальных животных, акклиматизировал их и спасал от вымирания. Отец покупал у торговцев только декоративные экземпляры, которые радовали глаз своей экзотической нарядностью. Розовые фламинго, черные лебеди, зебры, павлины населяли наше имение. Самое раннее мое воспоминание связано с нашим чудным парком в триста десятин, в его чащах была масса птиц, которые не давали мне спать по утрам. Белые павлины, необычайно красивые, издавали пронзительный крик, к которому не сразу можно привыкнуть. Помню, какие забавные были ламы, они плевали в лицо, если сердились. Среди них была ручная самка Машка, которую я мог гладить. Наша Гавриловка, которая официально называлась Фальц-Фейново, располагалась прямо на берегу Днепра, и воды было достаточно, чтобы устроить пруды, где папа разводил ценные породы рыб. Большой пруд для меня был целым морем. Перед домом били фонтаны и в мраморной чаше плавали золотые и красные рыбки. Мне очень нравилось наблюдать за ними. Однажды удалось их поймать, чтобы рассмотреть, как они устроены. Они барахтались у меня в ладони и очень забавно открывали свои рты. Папа из окна увидел, что я творю, ужасно рассердился и здорово дал мне «по шапке». Я весь день был без сладкого, а няня принесла украдкой вкусный малиновый квас. Однажды папа сделал для меня прудик и запустил туда головастиков, чтобы я мог наблюдать, как они превращаются в лягушек. Для меня это было настоящее потрясение. С тех пор я обожаю натуру. Сколько Вам было лет, когда Вы уехали из России? И что чаще всего потом вспоминали? — спрашиваю я у Эдуарда Александровича, который старался найти в памяти связующие нити с его детством в России, но нелегко облекались в слова впечатления о далеких родных берегах. Из России мы уехали, когда мне было пять лет, прежде, чем я стал что-нибудь понимать. С самых ранних дней моей жизни я слышал повсюду, дома, в гостях у своих родных волшебное имя Аскания-Нова. В эмиграции оно согни раз повторялось, как эхо, через воспоминания моих близких. Скучая по прошлому, они постоянно рассказывали мне об Аскании-Нова, как о главном достоянии всей семьи Фальц-Фейн. Барон подошел к большому расписному сундуку XVIII века с кованым запором. Снял с него скульптуры Екатерины II, императрицы Александры Федоровны, пудовую бронзовую тройку Лансере и отворил крышку. Извлекая папку за папкой, на которых было написано «Аскания-Нова», он не переставал говорить, чтобы «не терять время». Каждая секунда что-то обозначает. Диктофон работает? Нельзя надеяться на память. Сколько у меня было журналистов! Но документы я никому не показывал. Это такая возня... И большие переживания. Я потом плохо сплю. Но книга — это другое дело. Все должно быть точно, никакого вранья. Все, что я рассказываю о своей семье, я могу подтвердить документами. Да, мои предки не смотрели на луну, старались как можно больше натворить в этой жизни. Как Вам удалось собрать такой большой семейный архив в эмиграции? Из России мы выскочили в одних рубашках, единственные ценности, какие нам удалось с собой захватить — это наши семейные альбомы. Мне повезло, что мама все хранила, не выбрасывала даже вырезки из газет. Я от нее получил этот бзик по наследству и сам всю жизнь разыскивал повсюду все, что имеет отношение к моей семье и к царской России. А моя сестра Тая ничего не хотела знать. Ничего! Потому что тяжело вспоминать. Все бумаги сразу отправляла в корзину. Вот в этих папках собрано все о приезде Николая II в Асканию-Нова и о том, как он пожаловал Фальц-Фейнам потомственное дворянство. История эта уникальная, так как царь впервые нарушил протокол, приехав в гости к частному лицу, да еще остался на две ночи. Да, так и было. Он спал у нас, в герцогском доме. Хронику путешествия Николая II в Асканию-Нова целиком заснял на пленку представитель фирмы Пате, у меня она сохранилась. А из фотографий остались только две: дядя Федя преподносит царю хлеб-соль на украинском рушнике и они стоят вместе в зоопарке. Вот о чем рассказали мне папки, которые барон извлек из своего заветного сундука, и документы, которые я нашла в московских архивах. Приезд царя в Асканию-Нова состоялся 29 апреля 1914 года, а 22 октября 1915 года в Царском Селе государь своей собственной рукой написал «Утверждаю» на проекте фамильного герба новоявленных дворян Фальц- Фейнов. Эди было тогда три года. Это был триумф семьи, которым она обязана нескольким поколениям предков, но главным образом, его дяде, ученому зоологу Фридриху Эдуардовичу. Свой первый вольер в девять квадратных метров он устроил еще в гимназические годы. Закончил медицинский факультет университета в Дерпте по специальности ветеринария. После учебы он предпринял длительное путешествие, задавшись целью увидеть все зоопарки мира и познакомиться с признанными авторитетами. В частных руках тогда было всего два прекрасных заповедника, под Лондоном у герцога Бедфортского и при въезде в Амстердам у голландца Blaauw. Фридрих Фальц-Фейн в своей асканийской степи сумел не только создать коллекцию уникальных животных и птиц, но и широко открыл двери для ученых, нуждающихся в практическом материале для своих исследований и экспериментов. Сюда съезжались все знаменитые зоологи и орнитологи. В начале века слава об Аскании-Нова закрепилась в сотне статей, докладах географических, зоологических, ветеринарных и других ученых обществ. Профессор Хекк, директор Берлинского зоопарка, издал книгу о степном заповеднике в России и назвал ее «Zoologischer Paradiesgarten». Другой ученый немец Артур фон Дрюке защитил докторскую диссертацию об исследованиях в Аскании-Нова. Николай II был страстным любителем животных, лично знал Фридриха Фальц-Фейна, и они даже обменивались животными. В 1901 году Аскания-Нова получила из Беловежской пущи по распоряжению царя двух зубров. В 1904 году из Царского Села прислали самца азиатской дикой лошади. Фридрих подарил царю зеброида, победившего в скачках на ипподроме, и несколько крымских оленей. Невероятные достижения Фальц- Фейна, о которых писали газеты и журналы, вызвали у Николая II желание своими собственными глазами увидеть знаменитый заповедник. От великого князя Николая Николаевича он знал, что с 1908 года кавалерия стала закупать у Фальц-Фейна лошадей, которые являлись плодом искусственного осеменения. В феврале 1914 года асканийский Дарвин получил от дворцового коменданта Воейкова сообщение о готовящемся приезде Государя в Асканию-Нова. Начались приготовления. В апреле сотня казаков во главе с полковником Соллогубом, находящаяся на службе у Фальц-Фейнов, прибыла в полном составе в Асканию-Нова. А следом приехала дворцовая охрана, которую приставили к герцогскому дому, где должен был разместиться Николай со свитой. Въезд украсили флагами и триумфальными арками, увитыми гирляндами из туи и ели. Со всех имений Фальц-Фейнов сюда собрались служащие, пришли крестьяне с окрестных деревень. Двухтысячная толпа людей с двух до четырех часов дня томилась в ожидании, а вместе с ними и духовой оркестр из порта Хорлы, и хор из Преображенки. Был яркий солнечный день, люди были в светлых праздничных одеждах. На своем аэроплане прилетел в Асканию-Нова из Дорнбурга племянник Александр, задел крылом одну из арок, и ее едва успели привести в порядок. Наконец царь приехал! Грянула музыка, и раздались крики «ура!». Он находился в первом автомобиле в военном кителе среди офицеров, и его никто не успел разглядеть. Потом только, когда он взошел на крыльцо, убранное цветами, и всех поприветствовал, троекратно по-русски расцеловался с хозяином, отведав хлеб-соль, все услышали и увидели, что их царь «такой простой и добрый». Всем понравилось, что в его обращении с людьми не было никакой натянутости или величавой самодержавности. Царь был обаятельным человеком, патриархального склада, в его голосе звучала ласка и теплота. Он любил пошутить. Когда самец дрофы воинственно бросился к нему, он развеселился и сказал: «Хотя и своеобразное, но искреннее приветствие. Это единственный мой неприятель, который нападает открыто». В этот же день Николай в сопровождении Фридриха и свиты осматривал зоопарк, пруды, долго любовался кенгуру, карликовыми оленями, фламинго и стаей фазанов, с удивлением наблюдал за страусом-самцом, который высиживал птенцов. Осмотрев ботанический сад, царь вышел за ворота, что не планировалось, и там не было никакой охраны. Полковник Спиридович, отвечающий за безопасность царя, побледнел, как мел, увидев, что на дороге показалась и быстро приближается толпа народа, а его величество спокойно идет ей навстречу. Спиридович не знал, что предпринять, и успокоился только, когда разглядел радостные лица крестьян, у всех шапки в руках. Николай ласково поздоровался с ними, и первые ряды опустились на колени, кто-то восклицал «царь-батюшка», кто-то кричал «ура!», а некоторые, под воздействием нахлынувших чувств, плакали. Весь следующий день Николай II провел на воздухе в поездке по степи, осматривал имение, с интересом вникая во все хозяйственные вопросы. В эмиграции генерал Александр Спиридович в своей книге * вспоминал, что Фридрих Фальц-Фейн завел с государем разговор об аграрной реформе, о необходимости как можно быстрее перевести крестьянина от общинной к частной собственности: «Ваше величество, Вы убедитесь, насколько выгоднее и перспективнее этот принцип. Крестьянин, став земельным собственником, превратится в надежнейшую опору трона и строя».— «Я знаю, я знаю»,— сказал в ответ царь. На утро следующего дня в саду был устроен завтрак — омлет из страусиных яиц. «Так как икра считается большим деликатесом,— рассказывает барон,—то ее подавали два дня подряд, не зная, что царь ее терпеть не мог. Это было, конечно, faux-pas, так как нужно знать, что любят, а что не любят такие большие гости. Я вспомнил очень важную вещь! К приезду царя Фридрих составил систематический каталог всех животных и птиц, которые обитали в его зоопарке. Список состоял из четырехсот номеров. И Фридрих вручил один подарочный экземпляр Николаю II». Служащие заповедника получили от царя богатое денежное вознаграждение, золотые часы, драгоценные портсигары и другие памятные сувениры. Провожая Николая II, Фальц-Фейн преподнес подарок для императрицы Александры Федоровны: роскошный веер из перьев павлина с эмалевой ручкой работы французского Фаберже — Рене Лалика. Государь возвращался в Крым, в свой Ливадийский дворец. Осенью, если я снова буду в Ливадии, я приеду сюда с наследником и дочерьми,— сказал он Фальц-Фейну и добавил:—если, само собой разумеется, до тех пор у нас не начнется война с Германией. Ваше величество, неужели такая война действительно возможна? — Фридрих был поражен и этим известием и откровенностью царя. Не только возможна, но, может быть, даже неизбежна, так как мы должны выполнить свой долг по отношению к славянским народам и Антанте. А через десять дней из Ливадии пришла телеграмма, подписанная министром двора графом Фредериксом; это было приглашение на обед к Его Императорскому Величеству. 1осударь принял Фальц-Фейна очень сердечно, пригласил прогуляться по парку, а вернувшись во дворец, представил царице и великим княжнам. За обеденным столом присутствовала царская семья, несколько приближенных и Вырубова, которая вопреки тому, что о ней говорили и писали, произвела на Фридриха приятное впечатление. Царь сидел напротив Фридриха и в конце обеда поднял бокал шампанского за его здоровье. По дворцовому этикету он должен был встать, но, не имея опыта общения с царскими особами, он, оставаясь на своем месте, поблагодарил за оказанную ему честь и осушил бокал за здоровье Государя. Провожая своего гостя, Николай II объявил: «За ваши заслуги перед Отечеством я возвожу вас и вашу семью в сословие потомственного дворянства». Счастливый Фридрих с глубоким чувством благодарности покинул Ливадию и отправился в Ялту по приглашению великого князя Николая Николаевича, который, как и его племянник — император — был большим любителем животных и имел прекрасных лошадей и большой фазанник. Аскания-Нова после визита царя переживала пик своей славы. Началось настоящее паломничество со всех уголков России. Все хотели побывать там, где останавливался царь. Даже шах эмирский изъявил желание посетить Асканию-Нова. А Фридриху не давали покоя слова царя о войне с Германией. Тяжелые предчувствия мучили его по ночам, он с возрастающим беспокойством думал о том, что после высочайшей радости, которую судьба подарила ему за сорок лет тяжелых трудов, произойдет какое-то ужасное, непоправимое несчастье. Он считал, что война обернется гибелью и для России, и для Германии, так как она подтолкнет к революции, с которой не так легко будет справиться, как в 1905 году. Фридрих поделился этими мыслями с братом Владимиром и произнес знаменитое изречение Талейрана: «Это начало конца». Из письма матери императрице Марии Федоровне от 8 мая 1914 года Николай II пишет: «29 апреля рано утром я поехал на моторе через Симферополь и Перекоп в Асканию-Нова, куда прибыл в 4 часа дня. Там встретили: сам хозяин, старуха-мать, ея дочь, которая замужем за Пейкер, внучка и еще сын, т. е. брат Фальц-Фейна. Они совсем русские и очень простые достойные люди в обращении. Мне предложили чай в саду. Вокруг стола разгуливали цапли, утки, гуси и журавли, смотрели на нас и некоторые подходили и толкали клювами, прося дать им хлеба.
Потом хозяин повел меня мимо больших клеток со всевозможными птицами, живущими вместе, к пруду; на нем плавали несколько сот уток, гусей, лебедей, фламинго разных пород. Дальше мы подошли к знаменитому зверинцу, размером, как военное поле в Гатчине, с громадным забором вокруг. Там живут разные олени, козы, антилопы, гну, кенгуру и страусы, круглый год под открытым небом и на открытом воздухе, и тоже все вместе.
Все-таки я не видел всех, т. к. не хватило времени. Вечером я обедал у них и лег спать пораньше. Нз господ (сопровождающих) со мною были: Воейков, Дрентельн и Сашка Воронцов. До моего отъезда семья Фальц-Фейнов угостила завтраком в саду, хотя и было 9.30 утра. Простившись с ними, поехал другой дорогой назад и осмотрел несколько новых хуторов крестьян, всего три года выселившихся из деревень. Они сами очень довольны. Их дома, хозяйства, поля и фруктовые сады производят самое приятное впечатление. Все так чисто, аккуратно и сами они выглядят не как обыкновенные крестьяне! Дальше ехал рядом с железной дорогой до Симферополя и через Бахчисарай на Ай-Петри, домой. Прибыли в Ливадию перед обедом. Итак я сделал в два дня 587 верст, почти столько же, сколько от Петербурга до Москвы...» Лазурный берег Весь Côte d’Azur бывал на вилле «Нева» у Веры Николаевны Фальц-Фейн. В Ницце это был самый культурный и хлебосольный русский дом. Хозяйка любила музыку, собирала граммофонные записи Шаляпина. Знала весь его репертуар, сколько у него оперных партий, сколько романсов и народных песен. Сама она любила играть, и рояль под пальмой в светлой гостиной всегда был отлично настроен. В соседнем с Ниццей Монте-Карло дважды в год устраивались знаменитые Русские сезоны. К чаю приезжали Дягилев, Стравинский, Лифарь. Однажды пришел Шаляпин, пел «Лучинушку» и «Прощай, радость» — все плакали, и у него на глазах блестели слезы. Дягилев в конце жизни стал страстным коллекционером книжных редкостей и автографов. Ко всем обращался с просьбой найти для него то альманах «Северные цветы», то Атлас русской флоры, то Библию Ивана Федорова или «Путешествие Екатерины II в Крым». Он пришел в восторг, увидев у Веры Николаевны альбом гравюр «Царское Село», с дарственной надписью Александра II адмиралу Епанчину. Просил продать, уговаривал. Вера Николаевна не могла решиться, но когда узнала, что всегда бездомный Сергей Павлович снял для своих сокровищ квартиру и собирается устроить в Париже русский центр с библиотекой, решила подарить ему этот альбом. Это было в конце 1920-х годов, незадолго до смерти Дягилева, когда он устал от балета. После пятидесяти он как-то быстро стал стареть, рутина его очень утомляла: контракты, поиск денег, артистов, хореографов, обновление репертуара... Только грандиозность новой цели могла взволновать его большую неспокойную душу. Над какой-нибудь «запиской» или «уложением» XVIII века он мог вздыхать, плакать и смеяться. Ради того, чтобы получить письмо Пушкина к своей невесте Натали Гончаровой, он привез своих артистов в разгар сезона из Монте-Карло в Ниццу на благотворительный вечер леди Торби. Никто не спорил, все знали — для Дягилева это серьезно, и уставшая труппа должна была выступать бесплатно. Леди Торби, внучка Пушкина, вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича. Государь разгневался и запретил им жить в России, и тогда она поклялась, что не только она, но и принадлежавшие ей реликвии деда никогда не вернутся в Россию. К ней засылали послов, сам президент Императорской академии наук великий князь Константин Константинович писал ей и чуть ли не требовал вернуть письма России. Графиня Торби возмущалась: «И он смел мне писать, чтобы я отдала мои письма в Академию, что они не мои, а принадлежат всей стране, так как они чтут память великого поэта! А внучка Пушкина оказалась недостойной семьи Романовых. Клянусь, никогда они не увидят от меня ни одного клочка написанного моим дедом!». Дягилев сумел очаровать графиню, и она обещала, что после ее смерти он получит одно из писем Пушкина, если его прославленная труппа выступит на ее благотворительном гала-представлении в Ницце. Через несколько месяцев она умерла, а Дягилев получил обещанный автограф. Вся эта история так потрясла его, что он стал бредить этими письмами. Это все произошло в 1928 году, а в 1929-м — Дягилев умер. Но как-то ему удалось получить остальные десять писем. И за гроши, так как великий князь Михаил Михайлович очень любил «красненькое». Эдуард Александрович по своему юному возрасту не мог быть с этими людьми дружен, но всех их тогда видел: и графиню Торби, и Дягилева, и Стравинского, и Шаляпина, и Лифаря. Хочу собрать как можно больше подробностей. И что же я слышу! — Я выходил к гостям только поздороваться и тут же удирал на улицу, где меня ждал Игорь Трубецкой. Только велосипед интересовал меня тогда. А кто к нам приходил, Шаляпин или Попов — какая разница. Лифарь, новая звезда в дягилевском балете, был очень красив, я его хорошо запомнил, потому что он был совсем юный, очень изящный. У него была ужасно драматичная история бегства из Киева, родители его не смогли выехать. Моя мама его очень жалела. Она не могла и дня прожить без общества. В России гости месяцами жили в нашем имении, и если кто-то собирался наконец домой, мама спрашивала: «Как, Вы уже уезжаете?». Только у русских такое возможно. В Ницце, если в пять часов никто не приходил к чаю, она расстраивалась: «Значит, меня больше никто не любит». Но не успевала она произнести эти слова, как кто-то дергал у порога звонкий колокольчик. Вера Николаевна окружала себя красивыми и интересными людьми с хорошими манерами. Сама всегда завита, причесана, надушена, платье из дорогой ткани светлых тонов, обязательная для аристократок нитка жемчуга. И она всегда по утрам читала газеты, чтобы было что обсудить. На одной из фотографий в ее руках любимая «Русская мысль». Работы в саду освежали ее и еще приветливее делали ее улыбку. А от морщин у нее был «эликсир молодости» по рецепту Екатерины II: мед, яйцо, лимон и водка… В Ницце жила вдова Александра II, княгиня Юрьевская, Вы знали ее? Нет, я знал ее дочь Катю и ее мужа Сергея Оболенского. А княгиня Юрьевская умерла в 1922 году, за год до нашего приезда в Ниццу. Но о ее красоте и о «запретной» любви к царю продолжали ходить слухи. Мама до революции бывала в ее великолепной вилле на Boulevard de Bouchage. Княгиня Юрьевская поселилась в Ницце после гибели Александра II и прожила здесь сорок лет. Его сын, Александр III хорошо ее обеспечил пожизненной пенсией в сорок тысяч золотом, купил для нее в Петербурге чудный дом князя Безбородко. Но она покинула Россию. Не могли ей простить того, что при жизни императрицы Марии Александровны она поселилась в Зимнем дворце со своими незаконнорожденными детьми. Представьте себе, в одном доме живут соперницы: умирающая жена и будущая жена, молодая, красивая. Ходили слухи, что Александр II хотел передать трон не старшему сыну Александру, а Георгию, рожденному от княгини Юрьевской, и только смерть помешала этому намерению. Шекспировская трагедия. Я был знаком с писателем Александром Тарсаидзе, эмигрантом из Тифлиса. Он издал в Америке книгу «Катя». Она начинается приблизительно так: «Был 1880 год. В воскресенье в Святой Руси звонили колокола. Здесь имело место событие, которое потрясло империю: морганатическая свадьба пожилого царя, овдовевшего всего сорок дней, и молодой его maîtresse * в течение четырнадцати лет. Когда спустя семь месяцев царя убили, люди увидели в этом руку Бога». Рука Бога, а убил мерзавец-убийца. Мой дедушка лично знал Александра II и очень почитал его память, зная, как много он добра принес России. Называл его царем-освободителем. Он тоже не понимал, как помазанник Божий мог завести роман на стороне. Но пытался все же оправдать его: он согрешил, но был прекрасный царь. Нельзя путать личное и дела. Он считал, что несправедливо называют его брак морганатическим, так как Катя из Долгоруких. Этот род идет от Рюриков, которые правили шесть столетий, а Романовы только три. Первая жена Ивана Грозного была Мария Долгорукая. Первый Романов царь Михаил был женат на Долгорукой. Чужую жизнь всегда судят строго. Эмигранты ругали княгиню за ее запрещенную любовь к царю до замужества, потом за любовь к роскоши. Действительно, она имела великолепную виллу «Жорж», жила на русский манер, очень широко. Она ведь была вдова царя, ей надо было принимать членов семьи Романовых, иностранных монархов и послов. После 1917 года, когда из России перестали поступать деньги, она стала делать долги, и после ее смерти дом и все имущество были распроданы на аукционе. На моей памяти состоялось несколько аукционов, на которых продавались личные вещи княгини Юрьевской, ее архив, переписка с царем. А где и в какие годы все это продавалось и кому достались письма? Аукцион в Париже в отеле «Drouot», который состоялся в 1931 году, проходил в полупустом зале, там продавались и письма, но кто их купил, не знаю. В конце аукциона вынесли маленький ключик от тайной квартиры Кати в Зимнем дворце. Летом 1941 года в Ницце в отеле «Savoy» состоялся еще один аукцион, на котором появились 200 любовных писем Александра II и редкие фотографии. У меня сохранился каталог. В торговом зале и в холле собрались тогда русские эмигранты, которые ничего не могли купить, но пришли посмотреть, в чьи руки попадут царские реликвии. Чтобы подогреть интерес, аукционист сказал несколько слов о фильме «Катя», который вышел в 1935 году. Большую часть писем купил француз, владелец магазина аксессуаров для путешественников. Для него это была не прихоть, не трата денег, а выгодное инвестирование в трудные для всех времена, когда деньги с каждым днем теряли свою цену. В его шикарном магазине на Court Albert I чемоданы стоили по четыре тысячи франков, и для него цены на аукционе были просто пустяковыми. Письмо Александра, первоначальная стоимость которого была всего три франка, он купил за сто франков, фотографию Кати в белом платье с большим декольте — за пятьсот франков. Неужели ни одного русского не было с деньгами? Был один библиофил, который собирал редкие автографы. Он очень хотел купить одно письмо, которое имело стартовую цену пятьсот франков. Но этот француз-чемоданщик торговался, как черт, и когда дошло до трех тысяч, русский вышел из игры. Француз потом продал письма, и они попали в Америку к одному любителю русской истории, который позволил Тарсаидзе сделать с них копии. Вся корреспонденция между Александром II и княгиней Юрьевской велась на французском языке. Тарсаидзе ее опубликовал на английском. Он нашел первоклассного переводчика графа Орлова, потомка знаменитых Орловых. В его руках долгое время находился архив следователя Соколова, который раскрыл тайну убийства царской семьи в Екатеринбурге. Николай Орлов был сотрудником ООН, и, когда Хрущев приезжал в Америку и лупил башмаком по трибуне, он был его персональным переводчиком. Хрущеву очень понравился Орлов, он его называл «принц» и приглашал в Москву. Теперь более трех тысяч писем царя и Кати находится в Лондоне у Ротшильдов и они хотят обменять их на свой семейный архив, попавший после войны в Россию. А где похоронена княгиня Юрьевская? В Ницце на русском кладбище Caucade, рядом с нашим фамильным склепом. Долгие годы за могилой никто не ухаживал. Крест упал, и никто не собирался его поправлять. Я привел в порядок ее надгробие и дал сторожу денег, чтобы он делал все, что полагается, чистил, весной сажал и поливал цветы. В 1970-х по телевидению крутили чудный фильм «Катя», который сделали французы, с Роми Шнайдер и Курдом Йоргенсом. Он имел невероятный успех во всей Европе. Я как раз был в Ницце у мамы и написал в газету «Nice Matin» письмо. Рассказал, что прекрасная Катя жила в Ницце, похоронена на русском кладбище. Рубашка в пятнах крови царя и его мундир также находятся в Ницце в подвале русского собора, где старые эмигранты устроили маленький музей. Катя привезла эти вещи, уезжая из России после гибели своего мужа. Мое письмо было опубликовано, а главный редактор поблагодарил меня за неизвестные сведения. Читатели повалили на кладбище посмотреть на ее могилу. А сторож удивлялся: «В чем дело?» — «Да фильм был — «Катя». |