|
20-02-2018 Михаил Славинский НИЦЦКИЕ БУДНИ
Как «русский Париж», так и «русская Ницца» имели два независимых друг от друга отображения. Одно из них - это многократно и порой с большим талантом описанный мир приезжавших из Петербурга и других российских городов членов царской семьи, включая самих государей императоров Александра Il и Александра III, прославленных русских писателей, композиторов, художников, артистов и просто богатых людей. Другое отображение - это мир политических эмигрантов, вырвавшихся из Советской России благодаря жертвенным усилиям генерала Врангеля и его сподвижников. За исключением церковной и прицерковной жизни, творчества ряда известных писателей и поэтов, вроде Бунина, а также деятельности воинских организаций с нашумевшими похищениями генералов Кутепова и Миллера, эта сторона российского зарубежного существования, горестного каждодневного прозябания, но и блестящих страниц патриотического самопожертвования, не обратили на себя широкого внимания исторических летописцев. „Франко-Русский Дом“ В течение первого десятилетия своего пребывания за рубежом, духовная жизнь российского зарубежья разделилась на два направления, порожденных разделением церковной жизни на две юрисдикции: «евлогианцы» - последовавшие за митрополитом Евлогием, подчинившимся Вселенскому патриарху, и - сторонники Зарубежного Синода. Московская патриархия приходов в Ницце не имела. Евлогианцы унаследовали два главных прихода: т.н. «Старую церковь» на улице Лонгшан в центре города и Собор св. Николая Чудотворца, построенный на средства царской семьи поблизости от разрушенной виллы Бермон, в которой скончался цесаревич Николай Александрович. В воздвигнутой на этом месте мраморной часовне сохранен пол того помещения, где стояла кровать наследника. Это место отмечено бронзовым крестом, а висевшая у смертного одра наследника икона св. Николая Чудотворца была подвешена над входом. Под ниццким солнцем икона совершенно почернела и пришлось ее убрать в алтарь собора. Но в середине 30-х годов икона начала чудодейственно просветляться. Покрывавшая её чёрная пелена стала сгущаться в маленькие капельки, раскрывая образ св. Николая Чудотворца, который уже давно никто не видал. Обратились к специалистам, к физикам и химикам, но объяснения такого явления никто сформулировать не смог. Икона была положена на аналое в центре собора. Задолго до этого чуда, вскоре после появления в Ницце первых «политических эмигрантов», сторонники Зарубежного Синода открыли приход в скромном деревянном храме в тенистом саду русского беженского дома, расположенного в районе Сэн-Морис. в северной части города. Над входом старинного трехэтажного белого здания, видного издалека висел большой плакат «Франко-Русский дом». Через улицу напротив этого здания, кроме небольшой утопавшей в зелени виллы, принадлежавшей князю Кропоткину, никаких других строений не было. Расстилался просто пустырь. С левой стороны от дома, вдоль улицы, тянулась небольшая каменная белая отрада с чугунной решеткой, в середине которой открывались массивные металлические ворота на посыпанную песком аллею. ведущую в церковь. В саду за домом, под сенью высоченной цератонии, стояла прачечная в виде деревянной беседки, где можно было стирать белье, а дальше, в глубине сада, в бывшем большом складе, находился храм. В этом саду, после церковных служб встречались видные представители как эмигрантской, так и советской общественности: генерал Апрелев, директор петербургского Морского корпуса адмирал Степан Аркадьевич Воеводский и многие другие. Иногда в памяти запечатлеваются отдельные мимолётные кадры из очень далекого прошлого. Так, четырехлетним мальчишкой, я запомнил генерала Николая Николаевича Юденича, стоявшего перед входом во Франко-Русский дом. Особенно врезались мне в память его легендарные усы! Вспоминается также известный композитор И.Ф.Стравинский, стоявший в церкви впереди среди молящихся. Я почему-то решил почистить ему его лакированные туфли. Меня с трудом оттащили! Всплывает также в памяти знаменитый режиссёр и теоретик театра К.С.Станиславский, семья которого недолго проживала по близости в том же доме, что и настоятель храма протоиерей Николай Подосёнов. Жила с ним его внучка, девочка моего возраста по имени Киляля. Вся семья уехала затем в Россию. Вспоминаю совершенно отчётливо Станиславского в сером костюме, разгуливающего по гостиной. Пожалуй, большего ничего добавить не могу. Особенно много народа съезжалось по большим праздникам или по случаю приезда, например, чудотворной иконы Божьей Матери Курской-Коренной. На меня произвело сильное впечатление как отец Николай нес тогда икону из церкви к себе на квартиру, в сопровождении многочисленных молящихся и прекрасного хора, исполнявшего тропарь «Яко нерушимой стене и предстательству...» Вилла через улицу от франко-русского дома принадлежала князю Кропоткину, владельцу небольшой электротехнической фирмы «Ока». В ней проживала его дочь, девочка моего возраста Катюша Кропоткина со своей очень милой швейцарской гувернанткой тетей Изет и под охраной серой длинношерстой собаки Беллы. Князь на вилле появлялся редко. К сожалению, Катюша не выучила ни одного русского слова, и мне кажется, что она была католичкой. Её матери я никогда не видел и не знаю была ли она тогда жива. С Катюшей мы много вместе играли. К нам часто присоединялся мальчик Дима Рубашкин, семья которого проживала тоже в Русском доме. Дима был немного моложе меня. А я часто заходил в сад виллы, где распоряжалась tante Ysette, и играл с собакой. Иногда привозили на машине её сестру, tante Titi (madame Ferrand), проживавшую в Женеве. Она всегда угощала нас удивительно вкусным швейцарским шоколадом. Попали мы в «Maison Franco-Russe» в 1924 году. Я родился через год. Моя мама была потомком известного итальянского архитектора Росси. Такова была фамилия её бабушки, которая взяла её к себе после очень ранней смерти ее матери Эллы и заботилась о нейа, как о собственной дочери. В 1917 году бабушка поехала вместе с ней в Севастополь, где проживала семья её дочери, а затем в Ялту, в принадлежавшую ей квартиру с большим садом. Вскоре моя мама подружилась с Мариной, внучкой «бабушки» и с её братом Борисом. Маму записали в ялтинскую гимназию, куда её всегда сопровождал любимый пёсик Джек. В 1919 году, в связи с беспорядками в Севастополе, вся семья перебралась в Новороссийск, где бабушка скончалась от холеры. Вернувшись в Ялту, члены нашей семьи вскоре окончательно покинули Россию вместе с генералом Врангелем и попали в конце концов в Сербию. В небольшой деревне, куда их распределили, находилась целая группа свежих русских беженцев, и среди них молодой морской офицер Виктор Порфирьевич Славянский, успевший уже перенести в России тяжелые испытания. После прихода большевиков к власти он был арестован в Петрограде и брошен в камеру смертников. Но один из моряков с его судна жертвенно ночью пробрался к нему и освободил его. Так ему удалось скрыться и добраться до Севастополя, где он перенял командование яхтой «Алмаз», сестрой известной императорской яхты. Россию мой отец покинул как офицер Белой Армии и попал в сербскую деревню неподалеку от Белграда. В этой деревне, куда направили также семью моей матери, как раз находился мой будущий отец. Мои родители там познакомились и вскоре поженились в местной православной церкви. После двух лет, проведенных в Белграде, в 1923 году все вместе поехали во Францию, где родственники моей мамы Паллизены имели в Ницце хороших знакомых, согласившихся прийти нам на выручку. Они устроили моих родителей в небольшой комнате «Франко-Русского дома». Это было благотворительное учреждение, в котором проживали отдельные эмигранты, зарабатывавшие жалкие гроши на собственное существование. В мае 1925 года я увидел свет Божий. Радость была, конечно, большая, но сразу возникли денежные затруднения. Моя мать увлекалась шитьём и первое время она содержала нас троих своей работой. С большой любовью изготовляла она и мне самому костюмы, в частности, она сшила один матросский, который я надевал по торжественным случаям, и я всегда выглядел очень нарядно. Меня даже водили к фотографу! Многочисленные знатные гости приезжали также издалека. Посетила нас, например, в 1929 году великая княгиня Елена Владимировна. Это было большое событие, снимались многочисленные фотографии, часть которых были гораздо позже опубликованы в альбомах, посвященных жизни русского зарубежья. Мой отец стал вскоре заведующим Русским домом, что немного облегчило наше существование. По его рассказам, родился он в Петербурге в очень набожной семье морского инженера. Брат его - Михаил Порфирьевич - блестяще окончил петербургский Политехнический институт, где и остался профессором в советское время. Скончался он в Петербурге в декабре 1941 года и похоронен на Лесном кладбище в Петербурге, вместе со своей сестрой Клавдией. Его брат Фёдор был арестован и расстрелян в 1944 году в концлагере. Места захоронения установить не удалось. Первые школьные годы Учиться я начал в маленькой французской начальной школе, директрисой которой была очень внимательная Mademoiselle Blanc. В школе было несколько классов. Я попал в самый младший, к mademoiselle Rose. Мы сидели в помещении одного из классов и обычно хором читали то, что учительница писала на грифельной доске. Так я научился читать и писать по-французски. По-русски я учился дома. На следующий год меня записали в католическую школу имени Жанны д’Арк, где преподаватель всячески пытался меня познакомить с католическими обрядами, но моя мать решительно против этого протестовала. Когда стало ясно, что дирекция школы от своих намерений не откажется, меня решили записать в лицей Parc Impérial (Императорский Парк). Имя это было присвоено огромной гостинице, в которой в свое время останавливались именитые гости из России. Это было настоящее государственное среднее учебное заведение с прекрасными помещениями, доводившее до аттестата зрелости, но были и начальные классы. Я уже достаточно говорил по-французски и меня записали в 9-ый класс, т.е. не в самый младший. Во Франции нумерация классов обратная обычной. Ученики, готовящиеся к аттестату зрелости занимаются в первом классе. На следующий год я перешел в 8-ой класс, что завершилось торжественным для всей семьи событием. При усердной помощи мамы мне удалось получить перед началом летних каникул «приз совершенства» по всем предметам, опередив всех 30 учеников-французов моего класса. Кроме всеобщих аплодисментов я получил в подарок большую стопку ценных книг. Лицей находился довольно далеко от нашего дома и первое время меня возил на своей старенькой машине, по дороге на работу, сын генерала Апрелева. Обедать я ходил самостоятельно в русский детский сад при соборе имени св. Николая Чудотворца, который принадлежал «евлогианской юрисдикции». Но маленькому мальчику, кем я был на пороге 30-х годов, подробности юрисдикционных расхождений были недоступны. Дома все говорили, естественно, по-русски, но в подробности церковных расхождений меня, конечно, не посвящали. Навещали старческий дом представители русского православного духовенства. В частности, бывал у нас иеромонах отец Серафим, проведший много лет в одном из сибирских монастырей. Рассказывал он нам как несколько раз встречался в глухой тайге с тигром, но тот ни разу его не тронул. На большом дворе перед лицеем я познакомился с Кириллом Ельчаниновым, сыном известного священника, ставшим гораздо позже видным руководителем РСХД в Париже. Жизнь обитателей «Русского дома» Кроме Франко-Русского дома существовало вокруг Ниццы в те годы несколько приютов для русских эмигрантских детей и стариков. Иногда устраивались у нас поездки к ним. Приехал как-то к нам молодой священник, арендовавший старенький грузовичок и, набрав несколько членов церковного хора, отправился в Paulhaguet, где проживали среди прочих пожилых русских дочки жильцов Франко-Русского дома Бэби и Люля Кошелевы. Я запомнил, что у бедной Люли волосы на голове не росли и она всегда носила парик и шляпу. Грузовик, на котором мы ехали, был открытый и солнце палило немилосердно. Дорога шла по скалистой местности, поросшей высокими приморскими соснами и колючими растениями, испускающими пьянящие ароматы. В те годы все эти места еще не были заселены всевозможными богачами и кинематографическими звездами и представляли собой дикую природу, свойственную югу Франции. К счастью, несмотря на тряску и на отсутствие нормальных сидений, поездка прошла благополучно. В приюте был отслужен молебен. Вспоминаю также мою поездку с отлом в город Канн, на похороны великого князя Николая Николаевича. Мне было тогда всего четыре года, но я отчетливо запомнил, как проносили гроб перед строем французского почётного караула из альпийских стрелков, которым командовал маршал Петэн. Приезжали в Ниццу также казаки, которые давали представления джигитовки на расположенном неподалеку от Франко-русского дома большом футбольном поле. Все жители дома пошли конечно смотреть. А к ним присоединилась еще семья Собарницких, проживавшая недалеко от нашего дома. С русскими жильцами Собарницкие почему-то мало общались. Я не знаю в чём заключалась работа самого Собарницкого, но он часто отсутствовал по причине профессиональных заокеанских плаваний. Младшая дочка Ирочка долго болела и скончалась еше совсем девочкой, а старшая Мура уехала в Париж, где влилась в русскую зарубежную молодежную среду. Собарницкий часто привозил с собой разных животных, обезьянок, маленьких крокодилов, попугаев и т.п., которых он в Ницце продавал. К концу войны, вся семья переселилась во французскую столицу, где глава семьи вскоре неожиданным образом перешел к советским патриотам. Во Франко-русском доме проживали отдельные знаменитости. Среди них оыл мои крёстный, бывший директор петербургского Морского корпуса, который одно время стал даже военно-морским министром. Проживал у нас также генерал Апрелев с семьей. Его сын отвозил меня по утрам в лицей. Среди жильцов были также весьма забавные фигуры Так например заметное место занимала бывшая очень богатая старушка Палашковская, Она проживала на нижнем этаже и одинокое окно её комнаты выходило на улицу. По неизвестной причине, она жила запершись, никогда не убирала и в свою комнату никого не пускала. К себе она лазила всегда через окно, забавляя детей всего окружения. Это сердило Палашковскую и она грозно трясла метлой, которая всегда торчала у- нее из окна. Сын её, Всеволод, жил самостоятельно, зарабатывая на жизнь развозом по городу' на велосипеде круглых сильно пахнувших сырков «камамбер», чем забавлял своих русских сверстников. Затем он стал священником и сослужил в единственной в Париже церкви Московской патриархии на улице Петель, буквально в двух шагах от будущей штаб-квартиры НТС. В начале 30-х годов эра Франко-Русского дома в Сэн-Морисе закончилась. Дом был продан. Многие жильцы за это время скончались: генерал Апрелев, моя крёстная всеми уважаемая Екатерина .Перевощикова и другие. После отпевания в церкви, за гробом каждый раз приезжала парадно выглядевшая черная дрога, запряженная двумя лошадьми в черных попонах. По пути на далекое русское кладбище Кокад, встречавшиеся мужчины почтительно снимали шляпу, а женщины крестились, полицейские отдавали честь. Семьдесят лет спустя установилась противоестественная мода аплодировать популярным покойникам. Так, многотысячная толпа весело рукоплескала останкам папы Иоанна Павла II, когда его несли в храм на отпевание. Переезд на «Виллу Сэн-Сир» Поскольку новый хозяин дома в Saint-Maurice отказался продлевать контракт, председатель благотворительного общества, занимавшегося жильцами, князь Гагарин, известил всех о необходимости перебираться в новое, еще никому не известное помещение. Не все согласились на переезд. В частности, адмирал Воеводский решил ехать в город Виши к сыну. Нахождение нового помещения оказалось очень сложной задачей. Выбор остановился в конце концов на вилле Saint-Cyr в которой была размещена закрывшаяся незадолго до того русская средняя школа Яхонтова. Помещение было в совершенно запущенном состоянии и требовало полного ремонта, чем и занялся мой отец с несколькими помощниками. На склоне горы, довольно круто спускавшейся к центру Ниццы стояли в большом саду две постройки. Главный трехэтажный дом состоял из отдельных комнат, дополненных кухнями на каждом этаже. С верхнего этажа открывался классический вид на город и на всю «Ангельскую бухту», в которой один раз в год проводился военно-морской парад. Ниже, совсем недалеко, красовался русский православный собор, посвященный св. Николаю Чудотворцу и напоминающий по стилю московский собор Василия Блаженного. По воскресеньям до нас доносился церковный благовест, к которому привыкли даже французы. Второе здание виллы Saint Суr состояло из нескольких ступенчато размещенных друг возле друга построек. Одна из комнат самой верхней постройки, куда разместилась Палашковская, стояла на сваях и выходила в общий коридорчик. Входы в каждую из этих построек были отдельные и выходили в сад. Внизу размещался общий тёмный подвал, в глубине которого находилось застекленное с трёх сторон помещение, в котором Ольга Николаевна Халецкая раскрашивала оловянных солдатиков. В былые времена в главном доме жила виконтесса Saint Суr со своей семьей и прислугой. В первый день Первой Мировой войны старший сын графини был убит на фронте и мать решила с горя покинуть дом, оставив запертой лишь комнату, в которой жил ее убитый сын. Ничего перестраивать она не желала и, кроме русских беженцев, никто там селиться не хотел. Вокруг этих двух зданий простирался замысловато расположенный террасами большой сад, в котором причудливые кактусы, пальмы и бамбуки соседствовали с апельсинами, фиговыми и сливовыми деревьями, мушмулами, японскими хурмами, зизифусами и иными экзотическими растениями, возможно, привезенными хозяевами из французских дальневосточных колоний. Вдоль юго-восточной ограды сада проходила узкоколейная железная дорога, соединявшая Ниццу со столицей Южных Альп городом Гап. Несколько раз в день проходил живописный коротенький поезд, исчезавший пару сот метров дальше в длинном туннеле. С другой стороны, к верхней части парка примыкал сад виллы князя Гагарина. Его дом выходил еще выше на единственный коротенький кусочек улицы, проходившей над обоими имениями. Заканчивалась она небольшой площадкой, высеченной в скалистом склоне горы. На площадку открывалась пещера, в которой жил «отшельник» швейцарец, регулярно спускавшийся через наш сад в город за покупками. Кроме него постоянно проходили жильцы «дома Гагариных», в частности, дочь Таня, которую приглашал в качестве напарницы для игры в теннис шведский король, часто посещавший Ниццу. Ниже главного дома, по довольно крутому склону горы в саду шла аллея параллельно улице Примроз, где находился официальный вход с большой надписью «Villa Saint Суг». Сооруженная вдоль улицы тенистая аллея начиналась возле входной калитки и заканчивалась немного выше крутым спуском ко всегда прохладному источнику, текущему длинной галереей из горы. К нам приходили за питьевой водой даже многие соседи, с большими сосудами. Трагикомический эпизод случился, кстати, с этим источником. Одна из жилиц нашего дома - тучная особа уже в летах, решила как-то, по жаркой погоде, принять там холодную ванну. Но ей не повезло: во время её плесканий появился местный полицейский в штатском, тоже пришедший за питьевой водой. Увидев вдруг нашу жилицу в более чем лёгком одеянии, он пришёл в ярость и грозился подать на неё в суд за оскорбление нравственности. Дело дошло даже до прессы и в местной газете появилась статья, озаглавленная «Нимфа и полицейский». Время от времени разражалась свойственная Лазурному побережью сильнейшая гроза с проливным дождем. Единственным отводом сливавшейся с горы воды была глубокая канава, тянувшаяся между полотном железной дороги и оградой нашего сада. Возле железнодорожного моста через улицу Primerose эта канава прекращалась к огромные массы воды свергались неудержимым потоком по скату горы через сад на улицу. Образовывался мощный водопад и машинам проезжать становилось опасно. Ремонт дома продлился довольно долго, т.к. пришлось, в первую очередь, убирать вещи, брошенные предыдущими «квартирантами», т.е. «Яхонтовской школой». Сам директор Яхонтов был известным человеком, причем явно советского толка. Среди прочего барахла в казенных шкафах была, например, найдена большевистская литература и всевозможные игрушки с изображениями серпа и молота, причем советского производства. Постепенно стали приезжать новые жильцы и занимать отремонтированные помещения. Никаких знаменитостей среди них не оказалось. Большинство мужчин были скромные бывшие офицеры Белой армии. Одну из комнат занимал, например, «преображенец» высоченного роста Блохин. На какие средства он существовал, я не знаю. Помню только, как он всегда медленно ходил по середине улицы. Время от времени он останавливался и во всю мощь своей богатырской груди кричал «Черти!» и затем шел дальше. Французы к этому привыкли и внимания не обращали. Однажды он решил принять участие в конкурсе пения по радио. Неудачных конкурентов, при общем хохоте многочисленных зрителей, сгребал со сцены гигантский крючок. Так с ним и произошло, но, учитывая его рост, убрать Блохина со сцены оказалось делом совсем нелегким. У меня завязалась с ним большая дружба, и когда я на месяц поехал в лагерь витязей в Альпы, он усердно писал мне письма. Поселился у нас также полковник Силин, вполне тихий человек, несчастье которого заключалось в его ссоре с жилицей Гудимой-Левкович, проживавшей на верхнем этаже главного дома. Она была остра на язык и считала полковника своим злейшим врагом. Находясь в своей комнате, она ревностно следила за Силиным, и когда он проходил под её окном, она забрасывала его специально заготовленной вареной картошкой. Такие наскоки вызывали у Силина приступы негодования. Как-то ему удалось подкараулить Гудиму-Левкович, возвращавшуюся из города с базарным мешком, С выражением бойца, идущего в штыковую атаку, он повалил ее в саду на ближайшую скамейку, разбросал содержимое мешка, выбросил в колючие кусты, купленные ею бутылки и пару раз заехал даже ей по физиономии, что вызвало душераздирающие вопли. С трудом удалось их разъединить, но к счастью, до полиции дело не дошло. Проживали у нас также вполне спокойные жильцы. Комнату на втором этаже нашего дома занимал, например, престарелый граф Армфельдт. Он никому не мешал, сидел только за своим письменным столом и добросовестно переписывал одну за другой части разрозненных газетных статей, никак между собой не связанных. В этом отношении важен был не общий смысл, а сам процесс переписывания. Кормила его и убирала его комнату моя мать. Как-то, часа в два ночи граф с трудом поднялся из кровати, оделся и пошел её искать по дому, чтобы завтракать. Во-первых, он постучался к крепко спавшей соседней старушке, спрашивая где же Ольга Рудольфовна? Рассерженная соседка прокричала ему через запертую дверь «Она в объятиях Морфея». Граф не разобрал: «В гостях у архиерея? Он сегодня именинник?» Граф Армфельдт любил также полулежать в саду на плетеном кресле и читать газету. Однако, он быстро засыпал, часто сваливался набок и лежа возле кресла на полу, продолжал чтение, но держа часто газету вверх ногами. Наша семья выделила себе угловую комнату на нижнем этаже, выходившую на небольшую площадку перед домом в центре которой росло большое перцовое дерево. Таким образом, все посетители обращались в первую очередь к заведующему, т.е. к нам. Мы поселились там втроем: мои родители и я. На ту же площадку открывались застекленные двери граничащей с нами общей гостиной, которой все жильцы имели право пользоваться. Обмеблирована она была пожертвованной разного рода мебелью: наш старый диван, кресла и много стульев. В углу стоял большой шкаф с полной энциклопедией Брокгауза и Эфрона, принадлежавшей Татьяне Гофман из Гренобля. По середине гостиной был поставлен круглый стол. Вдоль стен стояли еще несколько книжных шкафов. Там же часто репетировала местная театральная группа, ставившая пьесы Чехова. На нижнем этаже в нашем распоряжении находились также расположенные в разных местах кухня, ванная комната и туалет. На площадке, повернутая к гостиной, стоялая большая зеленая скамейка, на которой бессменно восседала старушка Мария Юльевна Халецкая, зорко следившая за поведением жильцов. Проживала у нас еще одна квартирантка - всеобщая любимица, маленький фокстерьер Мушка. Она ко мне очень привязалась, чувствуя «родственную душу», но ухаживала за нею моя мама. Мушка спасала нас от гигантских крыс, которые временами забегали к нам в сад. С каждой из них начинался поединок. Они прекрасно понимали, что собака загрызет их насмерть, и они окрысивалисъ. После каждого такого поединка Мушка торжественно приносила нам убитую его крысу, но сама была тоже вся искусана. Несколько лет подряд приезжала к нам летом на поезде из Парижа родственница моей мамы Дора Эмильевна Паллизен со своим мужем Есей. Они снимали одну из свободных комнат, и ходили вместе с нами купаться. Поехали мы как-то на прекрасный песчаный пляж в Антибе. Дяде Есе это так понравилось, что он стал громко звать всех к нему присоединиться, открыл неудачно рот и у него выпала протеза. Все бросились ногами щупать песок, но найти искусственные зубы так и не удалось. Кстати, после оккупации Парижа немцами, его нашли убитым в подъезде дома, где они жили недалеко от площади Звезды с Триумфальной аркой. Несмотря на долгое расследование, не удалось выяснить ни причины, ни автора убийства. Русские друзья Я быстро освоился с окружавшим наши дома прекрасным экзотическим садом, лазил по деревьям, собирал фрукты, которые раздавались затем жильцам. Росли у нас горькие апельсины, лимоны, фиги, японские хурмы, мушмула, сладкие как сахар сливы. Незадолго до начала войны мой отец построил мне кирпичный домик с проточной водой, где я занимался в полном спокойствии. Довольно быстро у меня появились русские друзья. Это были дети прихожан собора: Володя Дурасов со своей сестрой Маей, Глеб Бидьдерлинг, отец которого проживал в Лионе, Дима и Алёша Муеик-Пушкины, Кис Мельник, внук доктора Евгения Боткина, расстрелянного вместе с царской семьёй, внук морского офицера Никита Коваленко. Для них приходить играть в нашем саду составляло огромное удовольствие. Время от времени семья Мусин-Пушкиных ездила на своей машине купаться подальше от Ниццы, и меня часто брали с собой. Вскоре я начал прислуживать в церкви, где служил архиепископ Владимир, будущий митрополит. В собор я ходил довольно часто. Пешком можно было свободно дойти за десять минут Он стал настоящим центром русской зарубежной жизни. В потаенной комнате над притвором хранились всевозможные драгоценности: тяжеленные Евангелия с серебряной позолоченной обложкой, церковные сосуды с драгоценными камнями и даже ларец с вещами, снятыми с убитого разрывом бомбы императора Александра II. Этот ларец привезла с собой захороненная затем на русском кладбище морганатическая супруга императора княгиня Екатерина Юрьевская. Со временем, церковный сторож Корней научил меня даже звонить в колокола. Благодаря жертвенным усилиям H.А. Томиловой, супруги генерала, открылась и четверговая русская детская школа, которая, помимо преподавания грамматики, истории и творчества главных русских писателей, ставила прекрасные спектакли, например, «Конёк горбунок» и «Царь Салтан». Мой отец искусно смастерил мне костюм самого Конька Горбунка, которого я должен был играть. Местная русская диаспора горячо полюбила эти представления. IV-я дружина витязей Появился также молодой даровитый архитектор Андрей Михайлович Свечин, сын известного генерала генерального штаба царской армии Михаила Михайловича Свечина. Брат его был тоже генералом, но перешёл служить в Красную армию при её зарождении. Андрей решил создать детский скаутский отряд, причём национального, а не интернационального характера. Выбрана была Национальная Организация Витязей, штаб-квартира которой находилась в Париже. Так родилась в Ницце IV дружина НОВ имени Дмитрия Донского. Под девизом «3а Русь, за Веру!» витязи принялись изучать Закон Божий, историю России и русскую литературу, заниматься спортом и строевыми занятиями, ходили в небольшие походы по живописным окрестностям Ниццы. Была заведена обязательная форма: голубые рубашки, фуляр и пилотка, и даже приобретена труба! Первоначально отряд насчитывал дюжину мальчиков, которые с восторгом посещали собрания. Советницей Андрея Свечина вскоре стала графиня Ирина Мусин-Пушкина, оба сына которой вступили в отрад. Старший, Владимир, трагически погиб гораздо позже при американской бомбёжке Парижа. На большой площадке за собором занимались спортом и устраивались торжественные парады. Один из них принимал приехавший из Парижа похищенный затем главный начальник РОВСа генерал Е.К. Миллер. В газете «Возрождение» была напечатана даже фотография. Довольно быстро после создания дружины мальчиков родилась и дружина девочек-«вожатых» под руководством княжны Анны Куракиной. Главной начальницей стала её мать княгиня Куракина, всегда подчёркивавшая, что она уроженка из Орла Жили мы скромно. Моя мать поднималась каждое утро на гору, чтобы убирать виллу, принадлежавшую русской семье Спешневых. Часть дома арендовал у них богатый голландец. Её-то и надо было чистить. После начала войны с Германией французская экономика сильно пострадала. Не хватало товаров. Мой отец решил отливать оловянных солдатиков для их продажи в магазинах. Формочки были гораздо раньше выписаны для меня из Германии. Я скупал в городе старые свинцовые трубы, которые мой отец расплавлял на кухонной плите. Работа продолжалась с утра до вечера. Дело пошло хорошо. К нам стали поступать заказы со всей неоккупированной немцами Франции. Отлитых солдатиков надо было затем раскрашивать, чем занималась наша жилица Ольга Николаевна Халецкая. Мой отец получил официальное свидетельство мастера-ремесленника и дело стало довольно быстро развиваться, но свинцовые испарения испортили ему здоровье, отчего он в конце концов и скончался. Учитывая горькую необходимость отказаться в обозримом будущем из-за военной обстановки от проведения летних лагерей в Ля Напуль, руководство НОВ приняло решение перевести приобретенную в свое время деревянную шлюпку в Ниццу. В подходящую погоду, при помощи паруса удалось без проблем доставить её до места назначения. На самом деле лодку сперва разместили за гаванью маленького туристического порта Villefranche, находящегося в самой глубине прекрасной большой бухты, где до Первой Мировой войны располагалась русская военно-морская опорная точка. Туда постоянно приходили французские, английские и американские эскадры. При дружине витязей был сформирован «морской отряд», руководителем которого стал мой отец. Из Ля Напуль доставили шесть весел и начались «выходы в море». Сперва учились в бухте правильно грести и пользоваться рулем, подходить к скалистым берегам и высаживаться. Затем морские походы стали постепенно усложняться и в конце концов, обогнув как-то при лёгкой волне мыс отделявший бухту Вильфранш от города Ниццы мы даже зашли в ниццкий порт. Членов «морского отряда» привозила и увозила на своей машине графиня Мусин-Пушкина. Это было каждый раз незабываемым событием, о котором узнавала вся «русская Ницца». В конце 30-х годов было решено перевести шлюпку в ниццкий порт, где легче было следить за её состоянием. Однако случилось как-то настоящее небольшое цунами. Огромная волна перелетела через длинный мол и затопила стоявшие там яхты и лодки. Наша шлюпка тоже наполнилась водой и опустилась до уровня воды. Видны были только её контуры. Пришлось надевать трусики, бросаться в воду и всевозможными черпаками опоражнивать шлюпку. После долгих усилий удалось привести всё в нормальное состояние. В городе и окрестностях проживало несколько бывших морских офицеров, и была даже создана местная «кают-компания». К нам на виллу Сэн-Сир они часто заходили, чтобы обсуждать свои проблемы. В частности, посещал нас адмирал В.К. Пилкин, бывший прямой помощник генерала Н.Н. Юденича, проживавшего совсем близко от Ниццы и похороненного затем на русском кладбище «Кокад». Кроме Морского отряда, существовал у нас еще и Горный отряд, руководителем которого стал сам Андрей Свечин. Он обожал ходить в горы, окружавшие город Ниццу. У него были подробные карты близких и дальних окрестностей. В отряд он отобрал лишь нескольких человек, выносливых и способных ходить в дальние походы: Володю Дурасова, Глеба Бильдерлинга, Костю Вострикова и меня. Иногда подключался Николай Устинов. Маршруты разрабатывались подробно: сперва ехали поездом или автобусом. Когда способов сообщения не было Андрей погружал весь отряд на свою машину, которую оставлял запертой где-то в природе до нашего возвращения. Ездили мы обычно довольно далеко и поднимались высоко по помеченным на картах тропинкам. Так взобрались мы как-то на гору Мон-Бодон (1200 метров), с верхушки которой в дали была видна Корсика. Другой раз мы поехали на машине Андрея гораздо дальше. Оставили автомобиль на перевале Аллос и поднялись пешком на озеро того же имени, которое находилось на 2500 метров. Под тремя острыми скалистыми шпилями, называвшимися «Аллосскими зубьями» располагалось небольшое озеро с ледяной водой. На берегу стояло три деревянных хаты, в которых летом жили, вероятно, пастухи. Оставив в одной из них наши вещи, т.к. мы собирались там ночевать, мы начали подниматься на макушку (2900 метров). Идти надо было медленно, внимательно следя по карте за плохо обозначенной тропинкой. Поднялись мы за четыре часа. Погода была прекрасная и на верху открывался захватывающий вид на окружающие скалистые горы. Спустились мы до озера, конечно, гораздо скорее, но устали порядком. Разожгли костер, вскипятили воды и с аппетитом съели принесенную с собой еду. Заснули мы молниеносно на сене в одной из трёх хат. Спускаясь на следующий день к машине мы встретили местного лесника, который в неописуемом волнении сообщил нам, что Германия напала на Советский Союз. По дороге мы не задерживались и доехав до Ниццы бросились искать вечернюю газету «Ниццкий разведчик». Так особенно хорошо запомнилась эта экскурсия. Благодаря Андрею Свечину мы объездили и осмотрели большинство достопримечательностей в окрестностях Ниццы. Прелесть Лазурного берега заключается еще и в том, что утром можно купаться в море, а к вечеру бегать в горах на лыжах. Однажды была устроена большая поездка на снег в Saint-Martin Vesubie. Привезли нас на машинах и полдня мы катались на взятых за плату санках. Построили даже снежную бабу. Снег выпадал и в Ницце, но очень редко и немного. Я запомнил даже купола нашего собора, покрытые тонким слоем снега. Время от времени проводились также поездки на велосипедах под руководством старосты собора Александра Владимировича Дурасова. Эти экскурсии были обычно довольно утомительные, т.к. Лазурный берег расположен в гористой местности, и любая поездка на велосипеде не снабженном переключением скоростей, очень утомительна. Приходилось много идти пешком, толкая велосипед вручную. Летний лагерь витязей в Laffrey Конец 30-х годов был отмечен для меня первой самостоятельной поездкой в лагерь витязей в Альпы. Вернее, целая группа членов IV дружины НОВ поехала в середине июля 1939 года на месяц в Лаффрей. Лагерь был расположен поблизости от большого озера на высоте 1000 метров. Это место было известно тем. что на берегу озера армия Наполеона, высадившаяся на юге Франции и направлявшаяся в Париж, встретилась 7 марта 1815 года с королевскими войсками, посланными на его перехват. Однако, вместо «решающего боя» произошло братание обоих войск, которые двинулись вместе в направлении столицы, а в этом месте стоит теперь большой бронзовый памятник Наполеона. Дети размещались в палатках на месте, где во время войны стояли деревянные бараки, служившие пристанищем молодым работникам, привезенным туда в рамках трудовой повинности. После 1940 года в «свободной Франции» воинская повинность была отменена. Наши палатки были сшиты из не очень плотной белой материи, местами пропускавшей дождь. Поэтому при часто случавшейся дождливой погоде в палатках было сыро и холодно. Встретили нас в Гренобле и курсовым автобусом доставили в лагерь, который еще строился. Расположен он был на скате горы, на опушке густого хвойного леса. В центре выровненной еще французами площадки стояла высокая мачта. В столовую, состоявшую из деревянных столов со скамейками приходилось подниматься часто под дождем. Единственная каменная небольшая постройка служила санчастью. В начале я очень переживал отрыв от дома н даже долгое время стремился вернуться в Ниццу. Почти каждый день я писал письма. Вот отрывок из моего письма, написанного 24 июля еще до торжественного открытия лагеря: «Встаем мы в 7.30 утра. Почти всегда холодно и туман. Идем мыться в ручейке, в котором вода ужасно холодная, затем стелим свои кровати и ждем сигнала трубой. На площадке мы выстраиваемся по отделениям и поем молитву. Завтракаем мы в столовой под матерчатым навесом и снова топаем в палатки, натягиваем растяжки, убираем, чистим. Сегодня состоялась полагающаяся инспекция; проверяли чистим ли мы зубы, опрятно ли мы одеты, в порядке ли вещи сложены в чемоданах. Однако программы занятий еще не было и до обеда каждый мог заниматься чем хотел. То же самое ожидало нас после обеда до ужина. Одновременно мы начали строить палаточную церковь и установили штабную палатку. Почти все мальчики и инструктора очень симпатичны..." 28 июля отмечался в лагере день святого равноапостольного Великого князя Владимира - небесного покровителя Национальной Организации Витязей. «В четверг вечером, в установленной наконец церкви, приехавший из Гренобля батюшка отслужил вечерню, а затем много именинников у него исповедовались. В пятницу была у нас обедня, а потом отслужен молебен во здравие Великого князя Владимира Кирилловича, которого пригласили к нам в лагерь, но приедет ли он никто сказать не мог. Он так и не приехал. После молебна состоялось торжественное поднятие штандарта, в честь Великого князя (...) 27 июля состоялось официальное открытие лагеря. Немного выше, на живописной лужайке были расставлены палатки для девочек. Вот как я это событие описывал в своих письмах: «В 3 часа дня мы прибрали палатку, постелили кровати, навели порядок в чемоданах, надели парадную форму и выстроились перед мачтой. Батюшка отслужил молебен. До начала богослужения пронесли знамена перед нашим фронтом, и они встали по левую сторону мачты, а хор по правую. По команде мы сняли пилотки и начался молебен. Как потом выяснилось, витязи глубоко переживали эти моменты. Во время службы мальчик, который стоял возле меня, заохал и его отвели в палатку. Ему было дурно. Минуту спустя, мы заметили, что наше знамя наклонилось вперед и упало. Знаменщик Володя Дурасов как стоял на вытяжку, так и грохнулся на пол прямо лбом. Подбежал врач, поднял его и отнес в палатку-лазарет, где он пришел в себя. Не прошло трёх минут, как Павлик Лапшин тоже покачнулся, но его успели подхватить и отвели в лазарет. После этого доктор пошел по рядам с ведром и поливал всем головы. Когда кончился молебен состоялось первое поднятие флагов на мачте, и под пение «Коль славен» торжественно взвились русский трёхцветный флаг и флаг витязей, перед которыми весь состав лагеря прошел церемониальным маршем. Никто не думал тогда, что трёхцветный флаг будет когда-то снова олицетворять Россию! Вечером все тепло оделись и расселись как всегда вокруг костра, но к сожалению, было довольно скучно. Пелись песни которые мы, «ниццары», не знали. Зато в воскресенье ожидался большой костер, на который были приглашены французские скауты». Туристов на берегах озера Лаффрей было в те годы еще довольно мало. Зато много где стояли скаутские лагеря. Возле озера Sant-Theoffrey, которое простиралось немного южнее нашего, открывался каждое лето большой детский лагерь, устраиваемый зарубежной юношеской организацией РСХД. Отношения с витязями у них были скорее натянутые, мол «конкуренты», но всё же друг друга посещали. 31 июля начались занятия по группам: русский язык, история, литература. Поскольку в Ницце мы все эти предметы довольно подробно изучали, Володю Дурасова и меня перевели в старшую группу к известному иконописцу «дяде Мите» Стелецкому, чтобы слушать лекции о русской живописи и архитектуре. На самом деле дядя Митя никакого «курса» не вел, а мы просто с ним беседовали. В свободное время он рисовал портреты и прекрасно меня тоже изобразил. Теперь в лагере мне стало всё очень нравиться: еда, природа, другие участники, руководители. Вот только терзает меня тоска по дому и вообще по Ницце...» «В воскресенье 6 августа сложилась прекрасная погода. В 3 часа состоялось состязание в волейбол между мальчиками и девочками. Ужин нам приготовили отменный, а вечером состоялся первый хороший, веселый костер. Мы поставили с большим успехом пьесу «Экзамен альпийского отряда». Среди гостей присутствовал корреспондент ежедневной газеты «Возрождение» Н.Рощин и еще один журналист. Приехал к нам на своей машине и Андрей Свечин, который на последнюю неделю нашего пребывания в Лаффрей организовал с разрешения начальника лагеря Гартинга восхождение на гору Пёла (3050 м.). Он взял с собой меня, Володю Дурасова и Костю Вострикова. Оставив машину на ближайшем перевале мы двинулись пешком к намеченной цели. Сперва шли густым хвойным лесом, который стал постепенно редеть и перешел в необозримые горные склоны, заросшие травой и черникой. Но по мере нашего восхождения, и она кончилась и остались просто скалы. Андрей следил по карте за тропинкой, и мы благополучно достигли макушки. Вид открывался замечательный. Вдалеке был виден даже Монблан. Запечатлев всё виденное на нескольких фотографиях мы двинулись в обратный путь и совсем еще засветло вернулись в лагерь. Перед отъездом в Ниццу, члены IV дружины были приглашены вместе со всем лагерем на костер, устраиваемый французскими скаутами. Лагерь, насчитывавший 60 человек, прошел строем под музыку через селение. Я так это описал: «Все шли в ногу, так что жители на нас с любопытством смотрели. Несмотря на вечернее время они толпились у открытых окон. На костре участвовало несколько французских организаций. Собралось больше 200 человек. Выступления открыл наш хор, исполнивший несколько русских народных песен, затем скауты сыграли собственные, сперва скучные, а затем веселые номера. В перерывах пел наш хор. вызывая каждый раз гром аплодисментов. Костер кончился нашим гимном. Лагерь НОВ снова выстроился и покинул территорию костра, маршируя строго в ногу. Нам долго еще рукоплескали вслед...» До отъезда в Ниццу оставалось еще три дня. Мы укладывали свои вещи, но трудновыразимое чувство грусти охватило всех нас. Создавалось впечатление, что мы расстаемся с новой родной семьей. Но деятельность нашего отряда и поездка в Лаффрей никак не отражались на моих занятиях в лицее. Всему было свое время. Я без проблем переходил из одного класса в следующий. Хотя мой отец был морским офицером, да еще артиллеристом, математика мне давалась с трудом, и я её невзлюбил. Зато иностранные языки я изучал легко, в частности, немецкий. Последние два года занятий в лицее завершались перед началом летних каникул сдачей половины экзаменов на аттестат зрелости, т.н. «башо». Кто успешно сдавал письменную часть, допускался сразу же на устное испытание. И тут у меня произошел горестный срыв. Я так переволновался, что написал подробную работу по физике, только перепутал тему, и естественно, провалился. Надо было сдавать вторично, осенью. Это значило, что всё лето пришлось зубрить, заниматься алгеброй, геометрией, математическими формулами. Меня даже записали на частные уроки математики. Так дожили мы до осенних экзаменов: и письменную часть и устную я сдал с хвалебной отметкой, что было занесено в мою учебную книжку. Война с Германией и переезд в Париж Тем временем мировая обстановка быстро накалялась и 3 сентября пришло сообщение о начале войны, с гитлеровской Германией. Хотя, казалось, события происходили далеко за пределами Франции, но русского зарубежья они коснулись вплотную. Началось с того, что всех бесподданных мужчин арестовали и посадили за колючую проволоку для проведения «проверки». Туда же попал и мой отец. К счастью, «контроль» продлился только около двух недель и большинство задержанных отпустили. Молодых же эмигрантов, способных носить оружие французские власти мобилизовали и распределили по разным воинским частям, вместе с французскими гражданами. Наш хороший знакомый иподиакон Сергей Оболенский, ставший незадолго до начала войны лейтенантом-артиллеристом запаса, был отправлен в прифронтовую полосу. Другие русские эмигранты были также призваны, в частности - Андрей Свечин и Николай Бильдерлинг. IV-ая дружина витязей осталась, таким образом, без начальства. Ничего не изменилось только у вожатых. Пришлось спешно перестраиваться, и недавно произведенные младшие инструктора переняли руководство дружиной. Программа занятий не изменилась, но число дальних походов сократилось, т.к. требовались предварительные заявки, отпала машина Свечина и его личный опыт. Исцеление Михаила Порфирьевича Славинского св. Иоанном Кронштадтским Незабываемым эпизодом в жизни моего отца было исцеление его брата от смертельной болезни св. Иоанном Кронштадтским. Вот рассказ этого чуда со слов моего отца: «Несколько месяцев тому назад, я прочел в газете «Русская Мысль» призыв сообщить, для прославления памяти покойного отца Иоанна Кронштадтского, о совершенных им чудесах. И прежде много раз мне хотелось это сделать, но как-то не удавалось по различным причинам. Сейчас же, располагая свободным временем, постараюсь это выполнить. Приблизительно в начале 1899 года, мой старший брат Михаил, гимназист 2-го класса Кронштадтской гимназии, заболел брюшным тифом, осложнившимся под конец воспалением брюшины. По запущению или по недосмотру врача, или по иной какой причине, но воспаление затянулось и приняло угрожающую жизни форму. Естественно, мои родители были чрезвычайно встревожены и решили созвать консилиум врачей, выписав для того случая из Петербурга знаменитого в то время профессора Сиротника. Мнение консилиума оказалось ужасным: помочь уже ничем нельзя и роковой конец должен наступить, как только температура начнет падать. На другой день мои родители решили причастить брата. Для этого, отец отправился в собор, где в это время совершал литургию отец Иоанн. Матушка же осталась сидеть у кровати брата. К своей радости она заметила, что он на минутку пришел в себя и воспользовавшись этим, предложила ему причаститься. Он согласился, но почему-то пожелал, чтобы причащал его некий отец Адам. Мама стала настаивать на отце Иоанне. Брат быстро согласился и вскоре снова впал в беспамятство. К этому времени мой папа разговаривал с отцом Иоанном в алтаре собора и просил его причастить умирающего сына. Отец Иоанн, тоже по непонятной причине, предложил обратиться к о. Адаму, и, наконец, уступив просьбам, объявил, что сразу по окончании обедни прибудет к нам со св. Дарами. Причастив брата, и видя страшное смятение домашних, он обратился к моей матушке со словами: «Почему же ты такая грустная? Неужели ты не слыхала, что пред принятием святых Таинств говорится: «во исцеление души и тела»? Во исцеление души, но и тела». Вечером смерили температуру. Оказалось -37 вместо сорока, стоявшей уже свыше 10 дней. Родители дрогнули. Спешно послали прислугу за доктором. Но ни один из бывших вчера на консилиуме не пожелал явиться осведомившись предварительно о падении температуры. Пришлось снова отцу бегать и умолять кого-нибудь из них прийти. Наконец, доктор явился и, по осмотру больного, объявил, что ничего не понимает. Брат совершенно здоров и сейчас просто крепко спит. Миша действительно поправился, но, к сожалению, у него отнялись затем ноги. Его дома лечили, применяли всевозможные способы: и электричество, и массажи, и ванны и пр., но детский паралич ничему не поддавался. По совету врачей, его повезли на Кавказ в Есентуки. Однако, ни минеральные воды, ни перемена климата ни в коей мере ничему не помогли. Грустно мы все возвращались обратно. На пути заехали в Чернигов. В городе находился собор, в котором почивали мощи св. Фёдора Черниговского. Остановились мы у бабушки. За это время мы много раз бывали в соборе, служили молебен пред ракой чудотворца. Наконец, наступил день отъезда. Отслужили последний молебен и поехали на вокзал. Местные поезда в то время были еще узкоколейные, и купе на двоих страшно маленькие. Нас с братом поместили вместе вдвоем: я наверху, брата внизу. Конечно перед сном мы с ним болтали и, свесившись вниз, я заметил, что Миша сам поднялся на диван и сел. Это меня изумило. «Что же, - говорю, - если ты сел, то ты смог бы, пожалуй, и встать?» - Да, говорит, могу. И встал. А тогда ты, конечно, сможешь и пройти. «Смогу», и сделал несколько шагов. Я был в восторге и начал бить руками и ногами в соседнее купе, где устроились мои родители. Не разбирая ничего, не разбирая слов и слыша лишь шум, мои восторженные крики были приняты совсем за иное, а для успокоения и для водворения порядка и прекратить мои шалости пришла мама. Трудно, невозможно передать и восторг, и счастье, и эту бесконечную радость: это неописуемое Господне чудо, и да будет свято Имя Его. Вот, кажется, и всё. Впрочем, я хочу немного дополнить. До болезни брат учился довольно вяло, слабо, приходилось нанимать репетитора и только лишь с его помощью удавалось как-то двигаться вперед. После своих чудесных исцелений, он как бы переродился. Из года в год переходил в следующий класс с наградой первой степени, окончил гимназию с золотой медалью, блестяще окончил Петербургский политехнический институт, был оставлен при нем и умер в нем будучи уже профессором, во время чтения лекции». В 2006 году его могилу, отмеченную большим каменным крестом, удалось найти. Биографическая справка Михаил Викторович Славинский (09.05.1925, Ницца - 26.02.2016, Франкфурт-на-Майне) сын Виктора Порфирьевича и Ольги Рудольфовны Славинских. Виктор Порфирьевич Славинский родился 31 января 1888 г. в Кронштадте (по документам - Петербург). Его отец - генерал-майор Славинский Порфирий Николаевич (? -?). Виктор учился в Морском кадетском корпусе с 1902 по 1908 гг. Из "Мессинского" выпуска 1908 г. На корабле "Цесаревич" участвовал в учебном плавании, вместе с другими гардемаринами Морского корпуса, в составе отряда русских кораблей под командованием контр-адмирала Владимира Ивановича Литвинова (1857-1919). В дальнейшем служил на кораблях "Лейтенант Бураков", "Петр Великий", "Гангут", "Алмаз". Во время I Мировой войны был на линкоре "Гангут", в 1917 г. во время беспорядков и расстрелов офицеров Балтийского флота был спасен матросом со своего корабля. В декабре 1917 г. выехал из Питера (как оказалось-навсегда!!!), сначала в Ревель, а потом на Юг России. Примкнул к частям Белой Армии, был в команде яхты "Алмаз" во время Гражданской войны (нет подтверждения). С 1920 г. в эмиграции в КСХС, там в 1921 г. обвенчался с Ольгой Рудольфовной Славинской, урожд. Отсон (23.06.1900 - 16.08.1986), которая была по материнской линии в родственных отношениях с известным архитектором К.Росси. Жена приняла Православие. После женитьбы В.П.Славинский какое-то время жил с супругой в сельской местности, потом в Белграде. С августа 1923 г. проживал на Юге Франции, в Ницце. Работал чертежником в различных строительных фирмах. Родился сын - Михаил (09.05.1925). Крестным отцом ребенка был адмирал П.С.Воеводский (крестили предположительно в Свято-Николаевском соборе Ниццы). В то время, когда В.П.Славинский учился в Морском Корпусе, адмирал был директором МК. С 1931 г. по декабрь 1942 г. был управляющим делами, заведующим в Русском доме для престарелых (помещение школы Яхонтова). В Ницце проводил занятия с группой молодежи из организации "Национальная Организация Витязей" (членом которой был его сын Михаил), обучал их плаванию на шлюпках и азам морского дела. В конце 1942 г. вместе с семьей переезжает в Париж, работает чертежником во французских и немецких фирмах. С августа 1944 по март 1946 гг. проживал с женой в городе Висбаден (Германия). В этот период также работал чертежником. В 1946 г. вернулся в Париж, где проживал совместно с семьей сына Михаила. Последние годы жизни в Париже, где и скончался 22 февраля 1965 г. Был похоронен на кладбище Медон около Парижа. Летом 1995 г. он был перезахоронен (истекал 30 летний срок аренды участка) сыном на русское кладбище в городе Висбаден (Германия) к своей жене, которая скончалась 16 августа 1986 года во Франкфурте-на-Майне. (по материалам сайта http://wap.kortic.borda.ru) Михаил Викторович Славинский учился в Ницце в лицее Parc Impérial. В 40-х годах семья перебралась в Париж, где он закончил лицей, затем факультет геологии Сорбонны с дипломом инженера-геолога. Работал в металлургическом обществе по переработке свинцовых и цинковых руд в Альпах и на Юге Франции. По возвращении в Париж редактировал журнал нефтяной отрасли «Le Courrier des Pétroles». Занимался переводами на французский язык произведений русской литературы. С детского возраста член «Национальной организации витязей» (НОВ), был начальником отряда «Рюрик». Впоследствии старший руководитель витязей. В студенческие годы Михаил Викторович вступил в Народно-трудовой союз (НТС), с 1958 работал в секретариате управления зарубежной организации НТС в Париже, член Совета НТС (с 1970). В течение многих лет вел работу по пропаганде идей и деятельности НТС. В 1954 в Париже участвовал во встречах с группой «Молодая Россия», выступал на Религиозно-педагогическом съезде, на собраниях помощи НТС (1955-1957). В 1957 был участником и заведующим информационной службой Конгресса «За права и свободы в России». Читал доклады о советской литературной жизни в различных университетах. Редактор журнала «Советская печать о советской действительности» (1960). Член Союза русских писателей и журналистов в Париже, с 1972 член правления Союза. Сотрудник «Посева», печатался в журнале «Грани». В 1982 в Париже участвовал в коллоквиуме «Оппозиция тоталитаризму в СССР [Союз советских социалистических республик], Польше, Афганистане», организованном ассоциацией «За свободную Россию». В 1983 году переехал во Франкфурт-на-Майне, где продолжил работать в издательстве «Посев». В 1986 в Клубе НТС в Париже выступил с докладом «От Защиты русской деревни к поискам русских традиций». Передал личный архив по истории НТС в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Опубликовал книги: «Les Condamnés à la folie» («Казнимые сумасшедствием») (в соавторстве с Л.Раром и А. Артемовой; Франкфурт, 1971), «Le Drame des intellectuels en URSS» («Драма интеллигенции в СССР») (Париж, 1967), «Les Commandos de la liberté à Moscou» («Командосы свободы в Москве») (Париж, 1977), «Парижские зарисовки» (Франкфурт, 2006), и другие. В соавторстве с Д.А.Столыпиным выпустил книгу «La vie litéraire en URSS» («Литературная жизнь в СССР») (Париж, 1971). Переводчик книги В. Солоухина «Письма из Русского музея» («Les lettres du museé russe») и других (по материалам сайта tez-rus.net) 30.04.1950 г. Михаил Викторович в русской церкви Вознесения Христова в пригороде Парижа Медоне обвенчался с Татьяной Александровной Черепановой (03.12.1926 Париж-13.11.2006,Франкфурт), которая принадлежала к старинному роду князей Голицыных. Обряд венчания совершили владыка Нафанаил (епископ Брюссельский и Западно-Европейский) и протоиерей Александр Трубников. В семье родилось две дочери. В начале 80-х семья обосновалась во Франкфурте-на-Майне, где органично влилась в приходскую жизнь русской церкви святителя Николая. Михаил Викторович стал иподиаконом. Именно во Франкфуртском приходе нашли своих избранников сестры Славинские. Муж Елены Михайловны - преподавателя русского языка и литературы, иподиакон М.В.Горачек - вот уже почти 40 лет является бессменным старостой храма. Дочь Наталья Михайловна – матушка: ее супруг, протоиерей Николай Артемов, ключарь храма Новомучеников и исповедников Российских в Мюнхене. На сегодняшний день у Михаила Викторовича пять внуков и десять правнуков. Скончался Михаил Викторович Славинский во Франкфурте 26 февраля 2016 г. на 91-м году жизни, окруженный заботой большой семьи. Захоронен вместе с супругой на первом русском кладбище в Европе в городе Висбаден. Материалы предоставлены сайту www.sobor.fr Мариной Бутусовой-Штуц (Франкфурт-на-Майне), февраль 2018 г. |
